Гуманитарные итоги 2010—2020. Поэт десятилетия. Часть II

1. Кого бы Вы могли назвать «поэтом десятилетия» (2010—2020 гг.)? (При ответе можно учитывать любые факторы: как творческую продуктивность, так и личную/вкусовую заинтересованность в творчестве конкретного поэта, или их сочетание). Что Вы сами вкладываете в это определение — и почему?
2. Расскажите о поэтической эволюции выбранного автора. Менялась ли его манера и, если да, то как?
3. Общим местом в наши дни стало наличие культурного перепроизводства — или, как уточняет Евгений Абдуллаев в нашем предыдущем опросе, «информационного перепроизводства. Культурно-значимых книг (фильмов, спектаклей…) “производилось” в десятые не больше, чем в нулевые или девяностые. А вот информационный гул — возрос до верхнего акустического порога». В связи с этим хочется спросить: занял ли выбранный Вами автор достойное место в литературном контексте, уместно ли говорить о его признанности? Если да, то какие качества его личности/поэтики поспособствовали этому? Если нет, то почему, на Ваш взгляд, это произошло?

В опросе участвуют двадцать респондентов. В этом выпуске читайте ответы Елены МОРДОВИНОЙ, Юрия КАЗАРИНА, Екатерины ПЕРЧЕНКОВОЙ, Лизы НОВИКОВОЙ, Василия НАЦЕНТОВА, Кирилла АНКУДИНОВА, Сергея ИВКИНА, Анны ГОЛУБКОВОЙ, Кати КАПОВИЧ, Ивана КУПРЕЯНОВА, Александра СКИДАНА

Начало опроса — ответы Марины КУДИМОВОЙ, Елизаветы ТРОФИМОВОЙ, Ростислава АМЕЛИНА, Ольги БАЛЛА-ГЕРТМАН, Елены ЗЕЙФЕРТ, Алексея ЧИПИГИ, Александра МАРКОВА, Татьяны ГРАУЗ, Андрея ГРИЦМАНА — см. ЗДЕСЬ

Елена МОРДОВИНА, писатель, переводчик, заместитель главного редактора журнала «Крещатик», главный редактор издательства «Каяла» (Киев):

1. Поэтом десятилетия я бы с уверенностью назвала Александра Кабанова, учитывая при этом, безусловно, как поэтический, так и геополитический контекст. Именно в это десятилетие состоялось «дозревание» этого автора как серьёзного мощного поэта, именно в эти годы он издал знаковые на своём эволюционном пути сборники «Бэтмен Сагайдачный» (он, конечно же, открывает это десятилетие, а не закрывает предыдущее), «На языке врага», «Русский индеец». И, конечно же, он выдержал испытание этим сложным для Украины десятилетием, сохранил, прежде всего, самого себя в поэтических текстах, отвечая на вызов времени, не поддался ложному пафосу, реагировал сложно, неоднозначно, не потакая вкусам публики и раздражая обывателя своим скептицизмом и даже цинизмом в некоторой степени. Безусловно, и личная симпатия тоже присутствует, но она неотделима от понимания масштаба поэтического дарования. Это ощущается даже на физическом уровне… знаете, когда вот эту мощь испытываешь на собственной шкуре. В 2017 году Кабанов передал со мной в Москву для Андрея Коровина и ещё для одного своего друга, известного музыканта, только что вышедший сборник «На языке врага». Знали бы вы, чего мне стоило прохождение таможни, и украинской, и российской… Как раз в том случае, когда поэт бросает вызов всем и раздражает всех, когда он подозрителен каждой из сторон противостояния — только тогда он по-настоящему чего-то стоит.

2. Сложная, ассоциативная до абсурдного, манера письма Кабанова сформировалась ещё в предыдущие десятилетия. Но в ней была такая острая поэтическая лёгкость, игривость и какая-то эротическая даже необязательность в сложной игре смыслов — юношеское поигрывание мускулами, что ли. И вот в 2010 году выходит сборник «Бэтмен Сагайдачный» — как раз открывая десятилетие. В этом сборнике Кабанов фактически предсказал, предвосхитил, «увидел» грядущий «замес», очертил его в ярких поэтических образах — уже тогда, в 2010 году. Это было в какой-то степени поэтическим визионерством. И, как потом стало понятно, в целом, в это десятилетие главным для него оказалось не изведать что-то новое, не открыть новые техники поэтического письма или чего там от поэтов ждут, а «устоять» в своей манере, что он с блеском и воплотил, и не просто «устоял», а, если так можно выразиться, «заматерел» и, наверное, уже можно говорить о каком-то «кабановском письме», «кабановском стиле» — сейчас не возьмусь его в двух словах очертить, это задача литературоведов, хотя ещё в девяностые и двухтысячные были авторы, которые создавали нечто подобное. Кажется, в Новосибирске существовала целая поэтическая школа, приверженцы которой работали в схожей манере. И это я ещё намеренно не сравниваю его с Цветковым или Кенжеевым, с которыми он тесно связан поэтически и по жизни — они оба мне кажутся гораздо логичнее и продуманнее в своём творчестве, Кабанов неожиданнее, ярче, абсурднее и калейдоскопичнее, что ли.

3. Говорить о признанности Кабанова вполне уместно, у этого автора совершенно определённая ниша в истории литературы. С любовью храню номер журнала «Крещатик» начала 2000-х, где мы его тогда публиковали, — двадцать лет назад будущее было едва предсказуемым, но уже тогда нашему главному редактору Борису Марковскому было понятно, что мы имеем дело с сильным поэтом. Сейчас просто время расставило всё на свои места. Поспособствовало признанию автора, конечно же, его неоспоримое поэтическое дарование — тут уже что дал Господь, того не отнять. А утвердило в роли главного русскоязычного поэта Украины и одного из важнейших поэтов в русской литературе начала 21 века именно его способность оставаться собой и не поддаваться истерии толпы и довлеющим запросам социума, отвечая при этом на вызов времени.

Юрий КАЗАРИН, поэт, доктор филологических наук, заведующий отделом поэзии журнала «Урал»:

1. «Поэт десятилетия» — наименование странное: оно звучит как премиальная номинация. Например, «Поэт 1820-1830 гг.» — Александр Пушкин. В современном литературоведении сложилась весьма продуктивная, но работающая вхолостую традиция обзоров, микроанализов, называние тенденций, а главное, определение метода, — хотя очевидным оказывается то, что длиннейшие ряды перечислений убивают перечисленное, сводят их в одну парадигму без указания дифференциальных признаков и концептуальной значимости того или иного автора. Тем не менее, когда читаешь стихи, нет — живёшь стихами 60 лет, ты врастаешь душой в поэтическую просодию, одновременно русскоязычную и иноязычную, в просодию того или иного тысячелетия, века и наконец десятилетия. Мы постоянно вводим себя в заблуждение, когда, как нам кажется, мы помещаем поэта в то или иное время или извлекаем его из времени, забывая о том, что поэт/поэзия и время — вещи несовместные, более того, здесь не противоречие двух категорий, а дизъюнкция, взаимоотрицание. Короче говоря, литература, литературный процесс, литературное стихотворчество проистекают и существуют в определённом времени и даже месте. Время литературы и стихотворчества — характеризуется и социальностью, и историчностью, и актуальностью, и культурологичностью одновременно. Тогда как поэзия и музыка, пронзая время, в большей степени находятся в вечности (как говорили античные философы и наш современник А. Ф. Лосев, времени нет, есть только вечность и жизнь). Поэтому термин «поэт десятилетия» одновременно и условен, и очевиден. Попробуй назови одно имя, как к нему, испытывая гравитацию эстетики, этики и культуры, начинают примыкать имена других поэтов. Если я произнесу «Сергей Шестаков», то рядом и вообще окрест стихотворений этого поэта начинают оживать, проступать из небытия, проясняться стихотворения других поэтов. Например: Шестаков — Седакова, Гандлевский и др., которые явственно обозначают синхронический срез «живой», современной поэзии. Одним словом, отдельный поэт не существует вне связей с другими поэтами, порождая таким образом фрагмент общей гравитации и современной, и диахронической поэзии.

Факторы, которые определяют выбор, перечислить невозможно — их сотни, если не тысячи. Однако имя моего поэта моего десятилетия поэзии, которая мне представляется как глобальная часть вечности, — уже названо: Сергей Шестаков.

2. Сергей Шестаков — это близкородственный лично мне поэт. И я (а это бывает редко) представляю его себе братом не только по языку, не только по сдержанной манере, но главным образом братом по тем музыкально-интонационным, лингво-антропологическим (картина мира) и духовно-концептуальным комплексам, на основе которых в поэзии Шестакова доминируют первородность, чудо, подлинность и невероятно глубокая нравственность. Сергей Шестаков как человек и поэт — это воплощение чистой и ясной души. Его стихи не вызывают секундного восторга, но врастают в твоё сознание и ведут тебя туда, где ты ещё не был. Они умоляют тебя: не оглядывайся! — но ты слышишь, понимаешь и знаешь — оглянись! Поэтика, в частности просодия, язык и метафорика стихотворений Шестакова — это образец, на мой взгляд, некоей идеальной поэтической константы.

человек надевает пальто,
чувствует, что не то,
вроде его и пальто и дом,
но как-то не эдак ему сегодня и там и в том,
он отпихивает кота, мурлычущего у ног,
кот поджимает хвост, думает: тоже мне полубог,
думает: тяжело, видать, на таких двоих,
думает: стал человеком, не узнает своих…

Под рукой у меня три книги Сергея Шестакова, и все они, как мне кажется, представляют собой составленный жизнью и провидением трёхтомник, без которого я бы уже не смог жить. Нечто подобное я испытывал только тогда, когда открывал для себя Мандельштама, Басе и Рильке, без которых я уже не представляю свою жизнь.

3. Я как-то не заметил ни «смерти автора», ни «смерти героя», ни «смерти текста»: кто видит смерть во всём, что ж, пусть пялится ей в глаза. Глупее в постмодернизме, по-моему, не было ничего, чем пялиться в свои мёртвые глаза. Я не думаю, что кризис информационного перепроизводства каким-то образом повлиял на поэзию. Да, я согласен с Абдуллаевым в части влияния такого перепроизводства на литературное, актуальное, окказиональное стихотворчество. Но поэзия — сущность, вещество космическое, божественное, чудесное, и поэтому на неё цивилизация никак не влияет. Уж если культура и цивилизация разошлись в разные стороны в середине 20 века, то поэзия осталась прежней — конститутивной частью и цивилизации, и человечества, и культуры. Наша вечность, человеческая, очень коротка. И поэзия убеждает нас в том, что не слово, не язык, не метр, ритм, метафорика, верлибры и регулярные стихи, но смыслы — смыслы жизни, смерти, любви, вечности, Бога, пространства, — именно эти смыслы оказываются тем, что является для нас смертных бесценным и божественным.

ничего не говори,
лучше втихомолку,
взяв румянец у зари,
а у ветра чёлку,
жжёнку добрую варить,
или к локтю локоть
по-над витебском парить
да орешки щёлкать…   

Екатерина ПЕРЧЕНКОВА, поэт, эссеист:

1. Александра Кабанова и Галину Рымбу.

Для меня поэт — категория вневременная; актуальность как современность — слабый и не слишком осмысленный конструкт. Выбор, разумеется, обусловлен личной и вкусовой заинтересованностью: в моём представлении оба этих поэта — серьёзные и яркие фигуры, чья эволюция интересно (для наблюдателя) соотносится с течением времени.

2. У Александра Кабанова, на мой взгляд, изменилась не столько манера, сколько интенция сообщений. Он прекрасно владеет собственным поэтическим инструментарием, лирическим и личным, но оказался вынужден применять его в обстоятельствах, в которых личное надолго уступило место политическому и социальному, в эпоху, когда для политического и социального уже возник определённый поэтический язык. Можно сказать, он в сложившихся обстоятельствах прошел традиционный путь классика русской литературы, чего, на мой взгляд, не сделал больше никто.

Галина Рымбу — поэт, обладающий таким инструментарием, который может показаться даже избыточным для одного человека. Это и невероятное просодическое чутьё, и многоуровневая метафорическая система, и аналитический тип мышления, фактически изначальная способность объять необъятное. И поэтические эксперименты, проведённые по канонам экспериментов научных; и фантастические тропы, применённые не нарратором, а скорее психоаналитиком, и продолжение чужих традиций высказывания, и попытка исполнить поистине трагическую пророческую функцию, своеобразную молитву атеиста. Кроме того, несмотря на активную культуртрегерскую деятельность, Галина Рымбу, как мне кажется, совершенно не вовлечена лично в то, что называется «литературным процессом», она в нём занимает позицию учёного, экспериментатора, что не может не вызывать уважения.

3. Я не совсем согласна с Евгением Абдуллаевым. Информационное перепроизводство, на мой взгляд, связано с актуальным для сегодняшнего времени производством смыслов. Не все и не везде способны считывать их как смыслы, но это уже другой вопрос. В ближайшем будущем мы имеем высокие шансы столкнуться с тем, что ноосфера — теперь реальность. Возможно, сейчас мы создаём её. Вопрос культурной значимости может оказаться совершенно неактуальным, если мир изменится так, как я сейчас могу предположить. Вопрос признанности тоже сложен. Да, оба автора, разумеется, получили признание в определённых кругах и контекстах. Достойность занятых мест определить не могу: это непривычная и неприятная для меня категория.

Лиза НОВИКОВА, литературный критик, журналист, кандидат филологических наук:

1. Выбор «поэта десятилетия» именно сейчас кажется скорее игровым, чем насущным. Если уж голосовать, то за поэзию как таковую. Поэзию, присутствующую в сегодняшней жизни. Ведь поэтическое слово востребовано как никогда. Но требуется именно коллективное действие. Конечно, если авторский поэтический сборник вдруг станет огромным событием для многих читателей и как-то повлияет на общественную жизнь, — это будет историческое событие. Но более реалистичный запрос выглядит примерно так: первые детские современные стихи, первые школьные хрестоматии современной поэзии, новые рифмы для общественно-важных тем, «голос улицы».

В последнее время появляются разные рекомендационные публикации «как разобраться в современной поэзии». Но поэтам и самим может понадобиться разобраться, условно говоря, в современной жизни. Если бы для поэтов устраивали школы наподобие «Школы местного самоуправления» Юлии Галяминой, то понадобилась бы не только тренировка версификаторских способностей, но и серьёзный разговор об острых общественных сюжетах и вопросах, о которых из-за цензуры «не пишут в газетах и молчит телеграф». Из последних ориентиров — проект «Помоги врачам» Андрея Родионова и Екатерины Троепольской. Вектор понятен: этим летом, в пандемию, уязвимой категорией оказались медики — поэты и театральные деятели озаботились этой темой.

Сейчас неизбежно будет уменьшаться интерес к биографии поэтов. Но большее внимание к текстам всё ещё возможно. Поэт востребован скорее не как отдельная личность: такой запрос возможен только при маргинализации литературной профессии или напротив, при её коммерциализации. Но как «солидарный человек», автор, который может выразить все, о чём бессильна сказать проза, публицистика.

Тем не менее, я бы назвала Тимура Кибирова. Его поэзия — последний оплот гармонии в дисгармоничном мире.

2. Творческая эволюция Тимура Кибирова — от поэзии к прозе.

Конечно, волшебная пушкинская «простота» его поэзии, его «монологичный голос» оказываются под ударом времени. Новые поколения читателей спотыкаются о непонятные детали. И даже такой культурный подвиг, как комментарии Романа Лейбова, Олега Лекманова, Елены Ступаковой к поэме «Господь! Прости Советскому Союзу», помогут в понимании, но вряд ли возродят непринуждённое, музыкальное чтение. Однако это только доказывает возможность дальнейшей эволюции.

Вот фантастическое допущение: поэт эволюционирует в своеобразного «Кирилла Кибирова», соединяющего уже присущую ему ценнейшую музыкальность с «политической подкованностью» другого современного автора, Кирилла Медведева. Тогда и комментарии к новым поэмам заодно станут более востребованы, в них будет идти речь не каких-то третьестепенных реалиях советского массового искусства, а о насущных вопросах бытия.

Действительно, зачастую проблема политической лирики — тенденциозность («так себе страна») или недостаточная мастеровитость. «Искусство ради искусства» при всей его ценности может окончательно исчезнуть из-за всё возрастающей недоступности образования. Так что «смесь Самойлова с Рубцовым» — ещё одно кибировское предвидение. Разве что вместо сусального рубцовского пафоса сейчас пригодятся самойловское остроумие и некрасовская внимательность.

3. «Информационный гул» — это просто ещё один вызов. Наряду с растущими неравенством, бедностью и культом депрессивности. Людям приходится как-то очищаться от этой информационной «грязи», как экологи очищают пострадавших птиц от нефтяных пятен.

Литературный контекст сейчас очень пересматривается: иногда «достойное место» оказывается нежелательным, а маргинальность вызывает больший интерес у читателей. Но это не случай Кибирова: его изучают в школе, он награждён премией «Поэт».

Василий НАЦЕНТОВ, поэт:

1. Вопрос, конечно, сложный. Сложный и интересный. Поэт, который выразил десятые годы нашего века? Поэт, который стал известен (насколько нынче возможно) в это время? Может быть, поэт, который сформировался за прошедшее десятилетие? Последнее, пожалуй, наиболее любопытно и сомнительно.

Можно, например, сказать, что Евтушенко, которого, к слову, я очень любил всю первую половину десятых (в пору своей самой ранней юности), выразил шестидесятые? Можно. Но не он один. И не только шестидесятые. Да и что сегодняшние молодые (поэты) знают из Евтушенко? Десяток стихотворений наберётся. Не больше. А вот раннего Бродского, находящегося (как бы заранее) по ту сторону времени (современности, эпохи, страны), цитируют наперебой. Пример азбучный, ясный. С нашим десятилетием, как и со всяким другим, может получиться примерно то же. Или всё изменилось, и все мы в этом смысле равны?

Мне кажется, поэт прошлого десятилетия должен быть рождён (плюс-минус два-три года) в условном 1991-м, чтобы на момент наступления этих самых десятых ему было около двадцати, чтобы он, кое-что уже понимая и умея, неизбежно и живо дышал временем (вместе с ним). Палитра нынешних тридцатилетних самая разнообразная: вся — из оттенков. В этой связи (учитывая и личностные предпочтения из-за естественной вовлечённости в литературный процесс) выбрать кого-то одного (почти) невозможно.

Открываю сборники молодых писателей Фонда СЭИП и выбираю имена поэтов, которых всегда читаю с чрезвычайным интересом: Полина Корицкая, Константин Комаров, Елена Жамбалова, Владимир Косогов, Антон Метельков, Любовь Глотова, Борис Кутенков, Кристина Кармалита… Да, ещё Григорий Медведев. Он, пожалуй, в смысле отношений со временем (реальностью) и пространством (страной) наиболее интересен.

2. Григорий Медведев — автор единственной книги «Нож-бабочка», вышедшей в «Воймеге» в прошлом году. Только три стихотворения (а всего в книге их тридцать шесть) датированы: два 2005-м годом, одно — 2009-м. Остальные, надо полагать, написаны в интересующее нас десятилетие.

О поэтической эволюции говорить не берусь: книга представляется мне (относительно) цельным высказыванием, хотя два стихотворения 2005 года кажутся и нежнее, и шире, и выше — чуть-чуть над правдой жизни (земли, страны, времени).

3. Убеждён, что Григорий Медведев занял вполне достойное место в нынешнем литературном контексте: на протяжении этого десятилетия его стихи постоянно появлялись на страницах ведущих «толстяков» («Знамя», «Новый мир», «Октябрь»), он лауреат «Лицея» и «Звёздного билета»… Но интересно другое: первая его книга вышла только в тридцать шесть лет — после десятилетнего присутствия на литературной сцене (первая публикация состоялась в 2009 году). Удивительная (по нынешним меркам) выдержка. Что ж, похоже, для стихов Медведева, как для драгоценных вин, настаёт свой черёд.

Кирилл АНКУДИНОВ, литературный критик, кандидат филологических наук:

1. Олега Юрьева. С его смертью закончилось поэтическое десятилетие. И закончилась большая эпоха в русской поэзии. Если можно назвать второе имя, тогда это Дмитрий Быков. В данном случае работают критерии «творческой продуктивности» и внелитературный «личностный» фактор.

Поэтическое имя складывается из двух составляющих. Одна составляющая — то, что поэт вносит в формально-поэтическую ситуацию; другая составляющая — то, что личность поэта вносит в общественно-культурный мир. Иннокентий Анненский — очень значимый поэт. Владимир Высоцкий — тоже очень значимый поэт. Олег Юрьев значим для поэзии ушедшего десятилетия «как Анненский», а Дмитрий Быков — «как Высоцкий». Из двух имён я выбираю Олега Юрьева. И буду говорить о нём.

2. Менялась — внутри себя. Происходило выпаривание авторской манеры. С середины восьмидесятых годов она сложилась-выпарилась окончательно: с того времени Юрьев не похож ни на кого (и не похож ни на один из общепоэтических языков «поэзии вообще»). Но он продолжал выпаривать свою поэтику — исключительно внутри себя. В том числе в последнее десятилетие. В результате достиг уникальной сверхплотности поэтической ткани. Таких поэтов никогда не было (и, вероятно, не будет долго).

3. Я хочу сказать вот что. Я поймал себя на очень интересном физиологическом ощущении при чтении стихов в литжурналах. Если я вижу в какой-то статье строфы классиков — если передо мной Блок, Кузмин, Ходасевич, Мандельштам, Заболоцкий, Пастернак, даже Боратынский или Полежаев, — что-то в этих строфах останавливает меня, заставляет осмыслить. Не всегда, кстати, оно меня радует; иногда я могу сказать себе: «Ну, это — неудачно». Таким же эффектом обладают некоторые современные стихи — не те стихи, которые печатаются в литжурналах (а часто — те стихи, которые литературной средой дружно воспринимаются как дилетантство). А вот когда я беру литжурнал и приступаю к чтению очередной подборки, она на меня наводит дремоту. Это очень точное состояние: начинает клонить в сон. И ругать стихи не за что, всё в них есть — повод, лирическое движение, настроение, внутренний сюжет, авторские эпитеты, плотность стиховой ткани, неоднозначная образность, мастерская шероховатость языка, богатый лексикон. Одна беда: я чувствую, что слова для поэта не значат ничего, что за ними нет ни индивидуального состояния, ни чувства, ни мысли, ни прямого значения. Начинаешь вдумываться в условный смысл отдельного слова в стихотворении; до чего-то додумываешься, но это отнимает столько сил, что дрёма находит. И такое часто случается с поэтами, которые для меня хорошие. Хороший поэт, нормальные стихи, а спать хочется.

Я называю это «эффектом бабочек в колодце». Была история: модернисты начала века заказали в одесской типографии коллективный сборник стихов с названием «Бабочки в колодце». Ну, эпатажное же название — бабочек в колодце не бывает. Издатель тоже подумал об этом. Также он подумал о том, что в колодце может быть рыба. Ну и отредактировал название книги. А он был одесситом. Появился сборник «Рыбочки в колодце».

Может быть, в начале ХХ века, когда в стиховой традиции была сильна связь между означаемым и означающим, «бабочки в колодце» шокировали тогдашних читателей. Но для меня «бабочки в колодце» — это и есть информационный гул, на который я реагирую сонливостью. А «рыбочки в колодце» меня пробуждают. «Рыбочки в колодце» — это прекрасно (даже если вызвано упущением, а не сознательной авторской работой).

Так вот, в поэзии Олега Юрьева никогда не было «бабочек в колодце». В каждом его «колодце» всегда полно живой трепещущей серебряной рыбы. Каждое слово его стихов прочувствовано, продумано и прожито.

Занял ли он достойное место в литературном контексте? Почётное место — занял. Но осмыслен ли он или только почитаем. Дело в том, что Олег Юрьев — сложный поэт (и считается, и является таковым). И при этом он — по своему отношению к слову — стоит на правом фланге поэтической ситуации. Можно говорить «Гандлевский и Юрьев», «Кушнер и Юрьев», «Чухонцев и Юрьев». Но нельзя сказать «Ларионов и Юрьев», «Безносов и Юрьев», «Скандиака и Юрьев», «Рымбу и Юрьев», даже «Драгомощенко и Юрьев». Исследователи только начинают подступаться к проблеме «правой сложной поэзии». И творчество Олега Юрьева неосознанно раздражает наших левых деятелей: они открывают, что Олег Юрьев был правым не только в своих историко-идейных взглядах. Но и в поэтике, в общем. И что на языке Олега Юрьева невозможно передать идеи Васякиной или Дарьи Серенко. Но я — тоже правый. И меня радует то, что поэзия может быть правой — и очень сложной при этом. Скажу проще: я рад тому, что бесконечно сложные стихи могут быть грамотными и красивыми. Не всё же грамотным и красивым стихам быть простыми.

Сергей ИВКИН, поэт, художник, эссеист:

1. Поэт десятилетия — не обязательно поэт-маркер, поэт-лицо, это может быть малозаметная фигура для современников, которая окажется вписанной в историю задним числом, на основании эха им произведённого. И, называя Виталия Олеговича Кальпиди, я проговариваю то, что если с 80-х годов по нулевые он оставался генератором идей и мифотворцем исключительно уральского масштаба, то именно с 2011 года его стали рассматривать как полновесного русского поэта. В данное десятилетие он выпустил третий и четвёртый тома антологии современной уральской поэзии, энциклопедию биографий уральских поэтов, провокативный псевдоанонимный том «Русская поэтическая речь-2016» (который на самом деле является симфонией самого Кальпиди, сложенной из чужих текстов и оркестрованной его ироничными зонгами), книгу русско-французских переводов «Воздух чист», полное собрание своих сочинений, «Философии поэзии», сложенную из эссе и воспоминаний, а в качестве вишенки — открыл собственный ю-тьюб канал о поэзии, ругаемый и обсуждаемый от Калининграда до Братска.

2. Михаил Наумович Эпштейн в статье памяти Алексея Максимовича Парщикова делил поэтов на «поэтов времени и пространства». Виталий Олегович также относится к поэтам пространства, поскольку, работая исключительно книгами-замыслами, он очерчивал и изучал интересные ему феномены. Например, в книге «Контрафакт» он собрал «каверы-переосмысления» классических русских стихотворений и поэтических тем, причём от лица провинциального философа, живущего в маленьком городе Еманжелинске, а в книге «В Раю отдыхают от Бога» проанализировал пути современной религиозной критики. Последняя книга «Русские сосны» целиком посвящена рефлексиям на тему «старения». Виталий Олегович с самого начала находился в условно очерченной семье метареалистов и, несмотря на идеологическую схожесть с Дмитрием Александровичем Приговым, в концептуалисты так и не перешёл, хотя его воспитанник Александр Анатольевич Самойлов продолжает именно линию Пригова. Даже набор образов, похожий на кубики лего, переходит из книги в книгу, но каждый раз складывается вселенная, живущая по иным законам. Вроде бы та же интонация, а речь уже о другом.

3. Именно о «гуле» Виталий Олегович и говорил, когда на пару с издателем Мариной Владимировной Волковой издал 30 книг современников в рамках проекта «Галерея Уральской литературы» и раздал их в провинциальные библиотеки, ещё и проехал с презентациями этих книг по посёлкам и городкам Челябинской, Свердловской, Пермской и Курганской областей. Он считает, что в сфере искусства только перепроизводство и может дать результат. Только избыток позволяет донести необходимые знания до всех потенциальных продолжателей культуры, не дать мумифицировать открытия и результаты поисков внутри привилегированной тусовки, с каждым поколением всё меньше порождающей. Именно обильность информации позволяет насаждать новые и новые очаги развития, определяя родство не по тяге к знанию, а по защите от лишней информации, по пестованию конкретной темы, определённой волны. При этом замысел Виталия Олеговича Кальпиди перевести человеческую речь посредством поэзии на уровень ангельской не кажется смешным, если учесть, что поэзия занимается фиксацией и активацией эмоциональной эволюции человечества. И значит, избыток поэтических направлений и представлений говорит о возможном эволюционном скачке в ближайшем будущем.

Анна ГОЛУБКОВА, литературный критик, поэт, прозаик, редактор журнала «Артикуляция»:

1. С одной стороны, назвать «поэта десятилетия» кажется делом очень простым, с другой стороны — невероятно сложным. Для начала хорошо бы понять, какой смысл можно вложить в это словосочетание. Вернее, из какой точки мы пытаемся определить эту ключевую фигуру. Уверена, что лет через двадцать картина прошедших десяти лет будет выглядеть совершенно иначе. Но сейчас, конечно, «поэтами десятилетия» стоит называть тех, о ком больше всего спорили, о ком постоянно писали статьи и рецензии, чьё творчество послужило отправной точкой для плеяды подражателей и постоянным раздражителем для целого отряда неутомимых хейтеров. На мой взгляд, для прошедших десяти лет такими поэтами были Мария Степанова, Елена Фанайлова, Мария Галина, Борис Херсонский, Федор Сваровский, Григорий Дашевский (скончался в 2013 году, но его творчество продолжает влиять на литературный процесс до сих пор). Есть и другие яркие фигуры, но их значение в литературной жизни, как мне кажется, было чуть более локальным, хотя в исторической перспективе, как уже сказано выше, всё ещё может поменяться, причём не один раз.

Однако если говорить о «поэте десятилетия» с точки зрения моей личной заинтересованности и очевидного влияния, то могу назвать два имени — это Валерий Нугатов и Дмитрий Данилов. Оба они практически пополам делят между собой этот период.

2. Последняя поэтическая книга Валерия Нугатова «Мейнстрим» вышла в 2012 году[1]. Называю её «последней», потому что в 2013 году поэт Валерий Нугатов, можно сказать, прекратил своё существование — стал работать под маской Дед Хоссан. И даже создал собственный язык, который один из возмущенных читателей его блога назвал «чудовищным воляпюком». Однако прежние стихи Валерия Нугатова, на мой взгляд, продолжают работать в современной российской культуре, потому что точнее его о многих нынешних наших реалиях не сказал пока никто. А реалии эти за прошедшие 10 лет в лучшую сторону не поменялись, скорее даже наоборот. В этой связи особенно интересен «хоссанитский» язык, которым изъясняется теперь поэт Нугатов. Полагаю, что на развитие этого языка очень сильно повлиял 2014 год, когда многим русскоязычным поэтам, напрямую связанным с Украиной, пришлось выбирать — писать «на языке врага» или перейти на украинский. Валерий Нугатов от такого выбора принципиально отказался и пишет теперь исключительно на «хоссанитском». И все, кто хотят с ним как-то объясниться в публичном пространстве, тоже вынуждены использовать этот язык.

Первая поэтическая книга Дмитрия Данилова «И мы разъезжаемся по домам» вышла в 2014 году. И сразу же после выхода этой книги стало понятно, что на самом деле проза Дмитрия Данилова всегда была очень поэтичной. Чтобы из нее получилось стихотворение, нужно было сделать всего лишь один маленький шажок, и Дмитрий Данилов этот шажок сделал. Этот опыт оказался очень важным лично для меня, и многое мне объяснил. Поэтической эволюции у Дмитрия Данилова, по-моему, не наблюдается, а вот общая творческая эволюция у него крайне разнообразна. Начав с прозы, Дмитрий Данилов обратился к поэзии, а потом — к драматургии. И является сейчас очень известным драматургом, лауреатом премии «Золотая маска».

3. В общем культурном контексте оба названных мною поэта занимают достойное место, хотя говорить о широкой популярности тут, конечно, не приходится. И мешает этому в первую очередь их собственная творческая эволюция. Ведь Дед Хоссан — это очень специфический арт-проект, а Дмитрия Данилова в данный момент всё больше знают именно как драматурга.

Катя КАПОВИЧ, поэт, прозаик:

1. Владимир Салимон. Именно в последнее десятилетие его стихи достигли точности выразительных средств, которая ближе всего к совершенству. Мне важна в поэзии адекватность говорящего по отношению к говоримому. У Владимира Салимона высокая мудрость сочетается с какой-то изумительной «нормальностью».

2. Наверное, к такой естественности долго идут, не одно десятилетие. Как поэт он всегда был просто человеком в творчестве. Что это значит? Его поэзия о других, обо мне, а не о трудностях выбранного пути и прочей ерунде, которой мы все иногда грешим.

3. Лирическая поэзия не участвует в соревновании с другими видами искусства — театром, кино, сериалами. Даже по сравнению с другими литературными жанрами она отдельно. По причине своей физической малости она либо очень хорошая, либо никакая. Внушает озабоченность мнение, что можно написать 12 строчек, и это будут стихи. Ни фига! Стихи написать невероятно трудно. Практически невозможно. А уж написать так, чтобы было ощущение чуда — тут вообще надо, чтобы случилось именно чудо. Стихи Салимона таковы: оставляют стоять с разинутым ртом. Они достойно оценены не одной мной, и я только счастлива, что на сей раз могу присоединиться к тем, для кого его творчество важно.

Иван КУПРЕЯНОВ, поэт, редакционный директор портала «Современная литература»:

1. Я мог бы назвать несколько имён поэтов, которым сейчас от 30 до 40 лет. Но, пожалуй, самым ярким из них будет Алексей Шмелёв. О нём и поговорим. Для меня важно, что этот поэт очень точно отражает творческую проблематику первого постсоветского поколения и те процессы, которые с нами происходили. В конце нулевых возник запрос на поэта нового типа: поэта-медийщика. Чтобы успешно существовать в онлайн- и офлайн-пространствах одновременно, нужно было не только хорошо писать, но и формировать свой собственный, узнаваемый образ. Вы скажете, что такая задача перед поэтом стояла всегда. Да. Но именно в конце нулевых — начале десятых годов возникли принципиально новые требования к образу. Для многолетнего успешного существования в медиасреде необходимо эволюционировать, и точки роста должны быть изначально заложены в твой информационный аватар. Таков Шмелёв: богемный юноша в начале творческого пути, циничный, прошедший театральную и даже политтехнологическую школу экспериментатор в середине десятых, философ-созерцатель сейчас. Путь, понятный воспитанному на книгах Пелевина и фильмах Балабанова поколению.

2. Шмелёв прошел путь от сетевого автора, набиравшего тысячи лайков и сотни восторженных комментариев во «вконтакте», до поэта, чьи тексты могут украсить любой толстый журнал. При этом, он умудрился в своей поэтике остаться узнаваемым. Шмелёв 2009-го года и Шмелёв 2020-го — это всё же один автор. Образы стали глубже, напряжённая работа с духовными практиками даёт о себе знать. Приведу примеры стихов из начала и конца десятилетия.

* * *

Ты заметил, как потускнели её глаза?
Странное дело: будто кто-то выпил из них весь свет.

В её взгляде, вмещавшем в себя
переполненный зрительный зал,
теперь с трудом помещается офисный кабинет…

Только прошу: не бери в привычку судить людей.
Знаешь, под водку об этом можно вздыхать часами.

Ты и сам не заметишь,
как девочка с солнцем в глазах подойдёт к тебе
и спросит: «Приятель, что стало с твоими глазами?»

* * *

Индеец из племени Майя
смотрел, как стекает вода
по стёклам пустого трамвая,
идущего в никуда.

Наряд его был размалёван,
сиял над макушкою нимб…
И, словно в стихе Гумилёва,
плыла его жизнь перед ним.

В том месте, где раньше был Лейпциг,
а может Монако какой —
ему улыбались индейцы
с какой-то славянской тоской.

Озера, поросшие тиной,
высотка с табличкою МИД,
и в сердце огромной пустыни
обломки родных пирамид.

Над ними, как древние духи,
считая копейки в горсти,
по воздуху плыли старухи
из сельских своих палестин…

По кругу, но словно куда-то,
где примут должок за своих —
шагали шеренгой солдаты,
по родине, предавшей их.

И нежные дети играли,
не зная про смерть и долги…
И ехал трамвай по спирали,
свои расширяя круги.

3. Занял и, как бульдозер, будет разрабатывать эту территорию. Аудитория, полюбившая Шмелёва за десятые годы, останется с ним навсегда. Театральные и поэтические начинания — узнаваемы. Чего стоит один только культурный арт-проект «Мужской голос»! Внимание к опыту старших коллег по цеху позволит плотнее встроиться в «официальный литпроцесс». В общем, привыкайте: Шмелёв — это надолго.

Александр СКИДАН, поэт, прозаик, редактор журнала «Новое литературное обозрение»:

Спасибо за приглашение принять участие в опросе, но я не могу выбрать «поэта десятилетия». На мой взгляд, такой подход сегодня нерелевантен, строгая иерархичность давно распалась вместе с нормативной поэтикой. В разных поэтических поколениях и разных социокультурных стратах одновременно работают (или работали ещё совсем недавно) несколько выдающихся авторов, исповедующих совершенно разные поэтики. Как выбирать между ушедшим в 2018 году Олегом Юрьевым и, например, Галиной Рымбу, между Евгенией Сусловой и Игорем Булатовским? Или, не столь контрастный, но тем более иллюстративный пример несоизмеримости поэтических стратегий, между Еленой Фанайловой и Сергеем Завьяловым? Между Марией Степановой и Анной Глазовой? Или взять другой ракурс. Существенное влияние на младшее поэтическое поколение оказал — и продолжает оказывать — Аркадий Драгомощенко, возникла премия его имени, о нём пишут всё больше и больше, но он умер в 2012 году. Можно ли назвать его «поэтом десятилетия»? При желании сделать такой назначающий, иерархический кульутрный жест — безусловно, потому что значение больших поэтов, при жизни занимавших относительно маргинальную нишу, нередко раскрывается только после их физической смерти. Но при этом Драгомощенко не отменяет более традиционных авторов, значимых для другого сегмента поэтического поля. В общем, повторю, я не только не могу назначить кого-то одного (или одну), но и сам предложенный иерархически-единичный выбор считаю в сегодняшнем контексте ошибочным и недальновидным.

[1] В 2016 году также увидела свет книга Валерия Нугатова: Нугатов В. В. Д. Х. и др : [стихи]. — М. : Автохтон, 2016. — 48 с. — Прим. ред.